Ольга — биолог по образованию, изучает психологию и психиатрию. Недавно обращение за антидепрессантами закончилось для неё пятью днями в психиатрической больнице — она рассказала VOICE, как это было и почему она теперь согласна с Нютой Федермессер, которая назвала психоневрологические диспансеры ГУЛАГом.
Объективно я психически здорова — и это не моё мнение, хотя, наверное, и мою оценку можно учитывать: я биолог по образованию, интересуюсь нейрофизиологией, психологией и психиатрией и сейчас изучаю их дистанционно. Здоровой меня считает специалистка, к которой я обращалась, — психотерапевт, психиатр и доктор наук. В психотерапии я пять лет, причин хватает — у меня в анамнезе и изнасилования в несовершеннолетнем возрасте, и жизнь с маленькой дочкой в ситуации постоянного домашнего насилия.
Год назад психиатр, выписывающая мне медикаменты, уехала. Город у нас небольшой – 100 тысяч человек, найти нового врача не так просто, и я решила обратиться за очередным рецептом на антидепрессанты в наш психоневрологический диспансер. Пришла в диспансерное отделение, которое в городе (сам ПНД гораздо дальше) — и в первый раз стало понятно, что бесполезно объяснять, почему необходимы и транквилизаторы, и антидепрессанты. Выписали только первые, а при повторном посещении поставили на учёт с диагнозом «тревожно-депрессивное расстройство».
Незадолго до карантина я пришла за очередным рецептом, но мне отказали. Сказали: «Пейте травки». На остатках психических сил я просидела два с половиной месяца взаперти с детьми, которые болели, потом ко всему этому добавилось несколько трагических событий, итог оказался закономерен: я провалилась в депрессивный эпизод с суицидальными мыслями, которые, впрочем, реализовывать не собиралась, но симптомы и тяжесть ситуации могла оценить. Жить дальше без лекарств было нельзя, и я снова отправилась к врачу в надежде выбить рецепт на антидепрессанты.
Вот тогда-то всё и закрутилось. Стоило мне сказать, что смертельно устала, у меня кончились силы и жить больше не хочется, как моментально вызывали скорую: мы-де не готовы нести за вас ответственность. То, что я приехала сама на машине, нормально отвечаю на вопросы и адекватно себя веду, никто уже не учитывал. Меня не осматривал психолог, а ведь есть методики определения и степени депрессивного состояния, и реальности суицида — я о них знаю. Фактически не было никакой диагностики — только испуг дежурного психиатра и заведующей.
Приехала скорая. Не то чтобы меня в неё затолкали, но и не уговаривали — просто поставили перед фактом: «Надо ехать». Сил сопротивляться не было: я была измотана, а прессовали меня несколько человек — тут и не всякий здоровый сможет отбиться. К тому же я думала, что в больнице разберутся, что я не суицидница, и на этом всё закончится. Наивная!
В машине мне сунули какие-то документы на подпись — я даже не успела толком их прочитать. Пока ехали, успела написать своей психологине и мужу, что меня везут в психоневрологический диспансер.
Диагностики не было и в приёмном покое. Лечащего врача — а видела я его только один раз при поступлении — больше интересовало моё мировоззрение, чем симптомы: например, он подробно расспрашивал, почему я собираюсь поехать учиться за границу.
Мне сказали, что если я не подпишу согласие на госпитализацию, то его получат через суд — а он всегда становится на сторону больницы — и меня запрут на полгода. Я спросила врача, а есть ли у него какие-то другие способы убеждения, кроме угроз, и тогда он начал рассказывать, что ничего страшного, всё будет хорошо. Мол, в отделении мне будет удобно, я смогу остаться в своей одежде, выходить курить, в выходные приедут родственники. Когда я спросила, а чем меня, собственно, будут лечить, ответил: «Давайте, вы у нас хотя бы одну ночь проведёте. Я выпишу феназепам, чтобы вы выспались, а завтра вы напишите отказ от лечения и просьбу перевести в дневной стационар». Это было как раз то, чего мне хотелось, и я всё подписала.
Ни одно его обещание не оказалось правдивым. Как только я зашла в отделение, на меня обрушился ор. Накинулись сразу три медсестры: кричали, куда заходить, требовали немедленно раздеться. Я начала плакать, просила отойти от меня, дать несколько минут, чтобы успокоиться. В ответ услышала: «Раздевайся, тварь, а то сейчас насильно снимем всё». Из рук вырвали телефон, сдёрнули очки. Одна из женщин схватила за руку, начала смыливать обручальное кольцо. Я впала в ступор — те, кто пережил изнасилование, меня поймут. Ты просто не можешь сопротивляться, на это нет сил. Я просто стояла и плакала, пока с меня стягивали одежду. Одна из медсестёр требовала признаться, что я натворила: «Нормальные сюда не попадают!»
Меня привели в палату, втолкнули и закрыли за мной дверь. Я просто рухнула на кровать и лежала, пытаясь прийти в себя — происходящее казалось дурным сном. Когда перестала плакать, поняла, что хочу в туалет, я была там (а также пила и ела) последний раз утром, а было уже, по моим прикидкам, часов пять. Поскреблась в закрытую дверь, никто не ответил. Громко колотить побоялась — подумала, что будет только хуже. Меня услышала одна из пациенток в коридоре и позвала кого-то.
Открыли мне с очередным криком: «Я тебе не швейцар!» — «Я хочу в туалет». — «Ну, иди!» — «Я не знаю, где он». — «Не ври, можно подумать, ты тут первый раз!» Меня толкнули в сторону санузла, когда я добрела до него, увидела, что дверей нет. Сказала об этом, в ответ услышала смех: «Смотрите, какая принцесса! Ей, чтобы поссать, дверь нужна!» Туалетной бумаги тоже не было — мне предложили подмыться, закинув ногу на раковину.
Когда я вернулась в палату, мне стало плохо. У меня повышенная выработка инсулина, и, когда резко падает сахар, я лежу в полузабытьи и с трудом дышу. Именно в этот момент в палату зашла старшая медсестра по смене, начала что-то спрашивать. Я не ответила — и тогда она выскочила с криками: «Как мне это надоело, устраиваешь тут симуляции, всё, я за аминазином!» (Примечание: аминазин — нейролептик, применяемый при различных состояниях психомоторного возбуждения у больных шизофренией, маниакальном возбуждении у больных биполярным аффективным расстройством и т. п.)
Вернулась она со шприцем — и вот тут я по-настоящему испугалась. Села, начала говорить, что доктор назначил только феназепам. Требовала сказать, что за препарат мне собираются колоть, повторяла, что нельзя делать это без моего согласия. В итоге на меня навалилось, кажется, шесть человек, опрокинули, связали руки и ноги и всё же сделали укол. Что это было за лекарство — не знаю до сих пор. Когда меня отпустили, я начала чувствовать, что у меня отекает всё тело. Лежала и молилась, чтобы не дошло до отёка Квинке. Принесли воду, но я отказалась — почувствовала привкус лекарств и побоялась, что станет еще хуже.
Утром пришла старшая медсестра. Я снова просила сказать мне, чем меня лечат и от чего, перестать разговаривать со мной как с ненормальной. Ответов так и не получила, услышала только, что раз плачу — значит, больная и неадекватная.
В больнице я провела пять дней. Всё это время почти не ела — не могла просто проглотить кусок, такое было состояние. Из-за этого снова орали, пытались спровоцировать остальных пациентов: говорили, что если я не съем то, что в тарелке, всем запретят выходить курить (для этого выпускают три раза в сутки — после завтрака, обеда и ужина). Но и без стресса еду из больничной столовой можно есть только от сильного голода — такая она ужасная. Я понимаю, что это не ресторан, но она просто не тянула на съедобную. Муж приносил разрешённые продукты — но выдали мне их только один раз.
Спала тоже плохо. Кровати в палатах узкие и жёсткие, там не сетка даже, а металлическая решётка, на неё брошен тонкий матрац из ваты времён Колчака, подушка с остатками скомканного синтепона и такое же одеяло. Даже после снотворного я просыпалась каждые полчаса из-за судорог. За пять дней на этих кроватях шея у меня утратила подвижность, спина просто умерла.
Днём лежать на кровати нельзя, почему — не знаю. Все твои развлечения — бродить по коридору или сидеть там же на клеёнчатом диване и смотреть на обшарпанные стены.
Слышала пару раз через приоткрытую дверь, как меня обсуждали медсёстры: побритую под машинку голову, содержимое сумки. Её, кстати, облазили капитально — нашли даже старые права, завалившиеся за подкладку, где ещё моя фамилия от первого брака — сигареты подписали почему-то именно ей, хотя все остальные документы у меня на другую фамилию. Изучили диплом, который у меня в тот день был с собой: «Надо же, отличница!» Спрашивали: «Почему дети не вписаны в паспорт?» Странно, всё так тщательно изучили, но не заметили, что паспорт новый — вот и не вписаны. Или нашли ещё одно свидетельство моей ненормальности, кроме слёз?
"